У ветерана комбината, быв-
шей работницы УЖДТ Свет-
ланы Беспятовой непростая
судьба – она, как и ее роди-
тели, является узницей на-
цистских лагерей. О том, что
пришлось пережить много лет назад, Светлана Григорьевна
накануне 76-й годовщины по-
беды в Великой Отечествен-
ной войне рассказала газете
«Магнитка плюс».
Мои родители родом с Харь-
ковской области, именно там их
застала война. Когда она нача-
лась, моему папе еще не было
18-ти лет. Он уходил добро-
вольцем на фронт, но под Харь-
ковом их настолько
разбомбили, что от наших войск
практически ничего не оста-
лось, они отступили, а папа вер-
нулся в родную деревню. Где-то
в 1942 году немцы стали уго-
нять население в плен. Сначала
людей закрывали в сарае, там
какое-то время их держали. Мо-
лодежи тогда было много, ей
как-то удавалось открывать
двери и убегать. Мои папа и
мама сбегали несколько раз, но
бежать-то им было некуда: там,
где они жили, кругом одни го-
лимые степи. Прятались в сто-
гах сена, но есть-то хотелось!
Возвращались домой, и вскоре
их опять ловили. А потом про-
шел слух, что состоящих в
браке не будут угонять, поэтому
папа с мамой решили поже-
ниться. Однако, когда мама
была на втором месяце беремен-
ности мною, ее забрали вместе с
отцом. Родителей предупре-
дили, что если они еще раз убе-
гут, их расстреляют. В сарае их
уже не закрывали, а сразу по-
вели на железнодорожную стан-
цию и отправили в Германию.
Ехали пленные в товарных ваго-
нах без минимальных условий.
В Германии мама с папой по-
пали к помещику с огромным
хозяйством, располагавшемся
возле города Делич. По словам
родителей, у помещика было
свыше 100 гектаров земли,
более ста коров, спиртовый
завод и многое другое. Сам хо-
зяин находился на войне, и всем
заправляла его тетка. А пленные
жили за колючей проволокой,
каждый день работали по 14
часов. На работу их уводили
рано утром, приводили поздно
вечером. Вели надзиратели с
плетками в руках: чуть что,
пускали их в ход. Кормили
пленных очень плохо: давали
такую баланду, что люди посто-
янно были голодные. Спасались
они только картошкой, которую
выращивали в поместье и потом
делали из нее спирт. Она была,
как кормовая, почти не пригод-
ная для питания, но и ее плен-
ным приходилось воровать под
страхом смерти. Многие до того
наедались этой картошкой, что
изо рта шли черви. Хлеба пола-
галось на одного человека по
300 граммов на неделю, и он
был плохого качества, с какими-
то опилками. Маме тогда было
19 лет, папе – 20. Есть сильно
хотелось. Мама отдавала хлеб
отцу, а сама – как придется.
Несмотря на то, что мама была
беременна, она должна была ра-
ботать наравне со всеми. Од-
нажды, когда у мамы уже был
большой срок, она заболела, и
не смогла выйти на работу.
Приехали с Гестапо, сильно
били маму сапогами в живот.
Мама тогда думала, что я не вы-
живу. Однако вот я, родилась!
Когда пришло время рожать,
мама сильно кричала. Наверное,
сами местные немцы побежали
к помещице, и она вызвала
«скорую помощь». Приехала
бригада, ничего не поняла, и
маму увезли в немецкую боль-
ницу, где чистота и порядок. И
получилось, как в фильме «17
мгновений весны»: когда мама
рожала, стало понятно, что она
не немка. И как только я появи-
лась на свет, нас быстро увезли
в барак для пленных. Маме
меня долго не давали. Там, в
плену, детей обычно не остав-
ляли, забирали у них кровь для
немецких солдат. Жива я оста-
лась, потому что меня отстояла
помещица. Был 1943-й год, не-
мецкие войска хорошо полу-
чили под Сталинградом, и
помещица уже тогда задумыва-
лась, чем это все может закон-
читься, переживала, что с ней
будет после войны, уже тогда
сомневалась, что Германия по-
бедит. Она запретила меня заби-
рать, хотя из Гестапо приезжали
несколько раз. Сказала: «Из
этого ребенка мы воспитаем
100-ую арийку». Так я осталась
с мамой.
Маму отправили на работу
сразу же после родов, но не в
поле, и не на завод, а на кухню.
Целыми днями я, крошечный
ребенок, оставалась одна. Когда
мама вечером возвращалась, я
была вся перепачканная. Мест-
ные жительницы, немки, тайком
давали маме кто пеленку, кто
распашонку, кто молока. Тех
местных, которые как-то помо-
гали пленным, могли запросто
расстрелять. Сами были подне-
вольные и всего боялись. Для
русских, белорусов, украинцев
не было другого названия,
кроме как «russisches schwein»
(русская свинья). К нам относи-
лись хуже, чем к пленным дру-
гих национальностей. Так, в
поместье был француз, летчик.
Ему даже выдавали продукто-
вые карточки, и он через ма-
мину знакомую, тоже пленную,
передавал для нас еду. Так мы
продержались. Когда нас осво-
бодили, знакомая вышла замуж
за француза, и уехала во Фран-
цию.
Еще у одних наших знакомых
из числа пленных родился маль-
чик. Но он не выжил в таких
условиях. Мальчики-младенцы,
как известно, слабее девочек.
Мне было полтора года, когда
нас освободили американцы.
Домой мама, папа и я возвраща-
лись полтора месяца в откры-
тых вагонах. Когда переехали
через границу, во время остано-
вок все выбегали из вагонов, па-
дали на свою землю и целовали
ее. А вот ехать было очень тя-
жело. Поезда по целым неделям
стояли в тупиках, воду взять
было негде. Я потом спраши-
вала у мамы, может, рядом про-
текала река, откуда можно было
набрать воды? Мама говорила,
что видела, как по рекам плыли
головы, руки, ноги… Вода была
отравлена. Но особенно
страшно было, когда мы за-
ехали в Западную Украину, где
свирепствовали бандеровцы.
Родители хотели как можно
скорее уехать оттуда.
Пока меня везли домой, у
меня, такой маленькой, нача-
лась дизентерия. Кое-как добра-
лись до Киева, где меня
осмотрели врачи. Хотели поло-
жить в госпиталь, но только без
родителей. Мама отказалась.
Она со мной столько горя пере-
жила, а, в случае чего, даже ко-
сточки мои не смогли бы
похоронить. К тому моменту я
уже ходила кровью. Пока до-
брались до Харькова – где пеш-
ком, где на телеге, пока
обратились к врачам… Меня
снова осмотрели, но сказали,
что в больницах нет мест. Тогда
все госпитали были заняты ра-
неными, летом на улицах
стояли палатки, потому что
больше негде было размещать
людей. Еще врачи сказали, что я
– не жилец.
Родители добрались до родной
деревни в 100 километрах от
Харькова – практически пеш-
ком, с ребенком на руках. Как
только приехали домой, маму
тут же отправили на работу.
Если бы она отказалась, ее бы
объявили врагом народа и рас-
стреляли. Сталин считал, что
если попали в плен, то чуть ли
не предатели, и отношение
было соответствующее. Мама к
тому времени обессилела, на-
мучилась со мной. По ее сло-
вам, я и не умирала, и не
воскресала. До болезни я уже
начинала ходить, а тут только
лежала, и тихонько пищала.
Просила соли и хлеба, но врач
говорила, чтобы соль ни в коем
случае не давали. У меня было
полное обезвоживание и обессо-
ливание организма. Когда мама
уходила на работу, я оставалась
с бабушкой. Она была очень ве-
рующей, как многие старые
люди. Как рассказывала ба-
бушка, однажды она подумала:
«Пусть меня Бог простит, но
пусть она или умрет, или выжи-
вет». После бабуля положила
мне в кроватку большой кусок
соли и два соленых огурца из
бочки. Я слизала соль, съела
огурцы, и уснула. Это бабушка
так говорила, а мама рассказы-
вала по-другому. Так, во время
перерывов в работе она посто-
янно дремала, потому что не
спала ночами. И к ней подошла
пожилая женщина, которая ска-
зала: «Молодка, что ты такая
бледная? На тебе лица нет».
Мама отвечает: «Бабушка, вы
же в курсе, что мы недавно вер-
нулись из плена, у меня дочка
такая больная. Всю ночь плачет,
у меня уже никакой силы нет».
Бабушка спрашивает: «У тебя
есть иконы, что вы с Григорием
венчались?» Мама отвечает:
«Что вы, какие иконы! Мы с
Григорием поженились, потому
что думали, что нас в плен не
угонят. Но у меня есть икона
моих родителей». Бабушка го-
ворит: «Набери воды, в этой
воде обмой икону и искупай в
ней свою девочку. Сделай так
три раза. А воду относи к де-
реву, читай молитву, а, возвра-
щаясь, не оглядывайся». И
сказала, какую молитву нужно
читать. Так, мама делала свое,
бабушка – свое, и я потихоньку
начала оживать. Может, в это
трудно поверить, но так мне
рассказывали мама с бабушкой.
От дизентерии выздоровела, но
здоровье потом было слабым.
Всеми детскими болезнями, ко-
торые только есть, я перебо-
лела.
Война – это очень страшно.
Моя тетя тоже была в плену,
она попала на свинцовый завод.
Вернулась домой инвалидом,
долго болела, да так и умерла.
Вторая мамина сестра, чтобы не
попасть в плен, резала себе ко-
лени и засыпала раны солью.
Немцы таких брезговали. Плена
избежала, но до конца жизни
мучилась с ногами. Отца в
плену часто били. Он сын ком-
муниста, и когда были с мамой
в поместье, он часто не слу-
шался. Мама умоляла его успо-
коиться, плакала, боялась, что
расстреляют. Просто чудо, что
папа остался в живых и не
попал в концлагерь. Дед мой,
папин отец, занимался коллек-
тивизацией. Когда началась
война, ему было за 60. До сих
пор мы не знаем, что с ним
стало. Говорят, что коммуни-
стов живьем закапывали под
Харьковом. Делали рвы, и засы-
пали бульдозером. Видимо, и с
нашим дедом поступили также.
Везде в то время были полицаи.
Доложили кому нужно, что
коммунист, с тех пор его
больше никто не видел. А когда
немцы отступали, это был еще
тот концлагерь. Раньше все
хаты были шевченковские, про-
стые, крытые соломой. Один
немец шел с канистрой бензина,
второй – с зажигалкой. Обли-
вали и поджигали. Люди жили в
ямах, голые, босые, голодные.
Это даже бедностью нельзя на-
звать, просто выживание.
Когда родители возвращались
домой, их завезли в один осво-
божденный концлагерь — по-
смотреть. Маму поразила
огромная, высотой с одноэтаж-
ный дом, гора обуви разных
размеров: от крошечной, дет-
ской, до большой, мужской. Это
обувь людей, убитых в концла-
гере.
А послевоенное время какое
было! В 1947-м году случилась
сильная засуха, и в 1948-м и на-
чался страшный голод. Не уро-
дилось ничего, а кур, коров и
другой живности почти ни у
кого не осталось – немцы все
уничтожили. У меня до сих пор
стоит в памяти картина, как мы
с бабушкой шли тропинкой, и
то я упаду, то она. Мне тогда
было всего четыре года, но я
помню. Я потом спрашивала у
бабушки: «Бабуль, а что это
было, когда у меня в глазах
сильно темнело, а ты кричала:
«Света, вставай!» А потом я
кричала: «Бабушка, вставай!»
Бабушка отвечала, что это мы
пухли с голоду. И шли мы в на-
чале апреля на луг, чтобы со-
брать первый щавель и хотя бы
похлебку из него сварить.
Помню также, как я сидела на
печке и просила у бабушки по-
кушать. А она мне: «Ты за-
кроешь свой рот! Жритьяк у
тебя в пузе сидит!» Когда я по-
взрослела, спросила, почему
она так говорила. Бабушка отве-
тила: «Ты не представляешь,
как больно было: крошечный
ребенок, весь исхудавший, пе-
реболевший, просит есть, а дать
нечего». Мама работала, как ка-
торжная, и ничего толком не
платили, ставили трудодни. В
конце года дадут какие-то ко-
пейки, и все на этом. Бедность,
нищета ужасная. Помню, когда
пошла учиться, мне купили па-
русиновые туфли, но никогда не
давали их обуть до школы, по-
тому что больше обуви не было,
и купить было не на что. На
моих кирзовых сапогах, что но-
сила зимой, появились дырки.
Вот такая была жизнь.
После всего, что мы пережили,
мама всегда говорила детям:
«Берегите свою землю! Не дай
Бог войны». И я сейчас также
всем говорю: в наше неспокой-
ное время, пожалуйста, бере-
гите землю!
После окончания 10-го класса
Светлана Григорьевна приехала
с Украины в Казахстан, к знако-
мым, которые жили на станции
Агадырь Карагандинской обла-
сти. Вскоре переехала в поселок
Актау, где встретила своего
мужа, работавшего на железной
дороге. Светлана Беспятова
почти всю жизнь проработала в
УЖДТ: была путевым рабочим,
оператором, станционным дис-
петчером, грузовым диспетче-
ром. Заочно окончила
железнодорожный техникум. У
Светланы Григорьевны уже
взрослые дочь Инна и сын
Слава, который сейчас работает
машинистом тепловоза в
УЖДТ, есть внуки. На Украине
живет брат Светланы Григорь-
евны и племянники, а ее сестра
тоже давно проживает в Темир-
тау.
15 лет назад Светлана Григорь-
евна сделала запрос в Берлин о
дате и месте своего рождения.
Сначала пришел ответ, что в ар-
хивах она не значится. Посове-
товали сделать запрос в
Бундестаг. Именно оттуда при-
шел ответ, где были указаны не
только точные дата и место
рождения, но и время – 22 часа.
В той больнице, куда по ошибке
доставили маму Светланы Гри-
горьевны, факт рождения ре-
бенка пленных был
зафиксирован с немецкой точ-
ностью. Хотя в свидетельстве о
рождении местом рождения
значится Украина: родителей
маленькой Светы отговорили от
того, чтобы указывать в доку-
менте Германию.
Кира Щербакова