событиях, по мотивам рассказов моего деда Гончара Федора Федоровича (1918-1996), ветерана ВОВ (1941-1945).
Часть 1. Кузнец
— Расскажи-ка мне, деда, как был на войне,
Как сражался со злыми врагами.
Ты стрелял из ружья? Ты скакал на коне?
Что ты прячешь в ноге под бинтами?
— Ты, родная, присядь на колени ко мне,
Обними мою шею руками.
Хочешь правду услышать об этой войне?
Да меняется правда с годами…
Не узнать стройный тополь в развалине-пне.
То сейчас мы зовемся дедами,
А на фронт всех подряд забирали парней —
Воевать уходили юнцами.
Я в деревне работал тогда кузнецом,
Наковальню лупил молотками.
Коробчонку носил с обручальным кольцом
В потаенном у сердца кармане.
Я приметил одну — всех девчонок бойчей
Утром — в поле, а вечером — в танцах,
А глядела, что жгла углем карих очей.
Я ж никак не решался признаться.
Знала девка, что парень робел перед ней,
И смеялась одними глазами.
Мне казалось, в запасе полно еще дней,
Я молчал да стучал молотками.
В сорок первом прислали повестку и мне.
Я надолго простился с мехами.
И пять лет в нескончаемом гибельном сне
Мне смертельным огнем полыхали.
Часть 2. В бою
Было страшно сперва, а потом попривык.
Мы матерыми стали бойцами,
И Великой Победы торжественный миг
Не хотелось встречать мертвецами.
Думать некогда было на этой войне.
Кровь лилась. Шли бои за боями.
Надо было «стрелять и скакать на коне,
И сражаться со злыми врагайи».
Меня ранило в ногу в одном из боев. Пустяковая рана — навылет.
Был бы дома, то б вылечил разом ее.
Но в ту ночь нашу роту “накрыли“.
Как сумели отбиться тогда — невдомек.
Стал могилою многим ребяткам
Вдосталь крови напившийся рыжий песок.
Немцу тоже досталось порядком.
Был приказ — покидать окруженье рекой.
А вода ледяная, зараза.
Ну, а я со своею дырявой ногой…
Стала рана трофической язвой.
Врач сказал — отнимать, но я резать не дал:
Не бывает кузнец одноногим.
Каждый день крепкой солью дыру промывал,
Бинтовал и шагал по дороге.
До победного дня незадолго совсем —
Мы в германские земли входили —
Всем отрядом попали во вражеский плен,
Но в живых нас оставить решили.
То ли все подустали от страшной войны,
От пролития крови и злобы,
Но мы в лагере пленном дождались весны,
И не зверствовал немец особо.
Был в охране у них молодой паренек
Незлобивый, улыбчивый даже.
На гармошке играл и порой втихарек
Папиросы подбрасывал нашим.
Для него я был русская сволочь и гад,
Я в нем видел фашиста и гада.
А ведь он, как и я, человек и солдат,
Но с другой стороны баррикады.
И ему, как и мне, тоже хочется жить,
И семью завести, и работать.
Но его я, иль он меня, должен убить —
Помирать никому неохота.
Все понятно тогда было в этой войне:
Я был правым, а враг — виноватым.
Этой правды упрямой хватало вполне
Защищавшим Отчизну солдатам.
Но я все же под ширмой высоких идей
Разглядел некрасивую правду:
Что война — это где за убийство людей
Представляют к почетным наградам.
Мы дождались весны и дожили до дня,
Когда в страшной войне победили.
А плененных солдат, в том числе и меня,
Восвояси, домой отпустили.
Часть 3. В тылу
Возвращаясь домой, я умом понимал —
Наша жизнь не похожа на сказку.
Только сердцем надеялся все же и ждал,
Что увижу свою кареглазку.
Эх, война, ты, война. ..Ив глубоком тылу
Меня горе-беда поджидала.
Слава Богу! Жива! Но от боли в пылу
Моя милая еле дышала.
Накануне свезли с мукомольни мешки
И к амбару на землю свалили.
Привезти — привезли для совхоза муки,
А под крышу убрать временили.
Ну, а тут как назло, стал накрапывать дождь
Подлость тоже имеет законы.
Мужиков в ту пору на селе не найдешь,
И рванула к амбару, дурёна.
Все мешки затащила — мучицу спасла,
И своих деревенских от мора,
Но себе от натуги нутро порвала.
Врач в отъезде и будет нескоро.
Я в охапку ее и в больницу привез,
Но врачи замахали руками:
Под завязку больных, каждый ранен всерьез.
— Ждите.
— Сколько?
— Не знаем и сами.
Я тогда одному прямо в ноги упал,
Я просил, угрожал и ругался,
На коленях стоял и его умолял,
И в конце даже чуть не подрался.
Он не выдержал, рявкнул сердито: «На стол!»
Ох, и слез я тогда наглотался.
Много раз за войну мимо смерти прошел,
Но вот так — никогда не боялся.
Часть 4. Памятка
Отпустило. Ослабились клещи судьбы,
И того нам для счастья хватило.
Видно, смерть, уморившись от жирной косьбы,
Новой жизни черед уступила.
Наконец, заржавела от крови коса,
Затупилась о доблесть героев.
Опустели спасенной Отчизны глаза
От потерь и безмерного горя.
Небывалый война собрала урожай:
Миллионы — ни в чем неповинных,
Миллионы — посмертная слава нашла,
Миллионы — в безвестных могилах.
Не дождались любимых, мужей и отцов,
Сестры, матери, жены и дети,
Потеряла страна самых лучших сынов,
И за это никто не ответит.
Память каждого чтит Неизвестный Солдат,
Что взирает на Вечное Пламя:
Тех, на ком ордена и медали блестят,
И кто сгинул костьми безымянно.
Посчастливилось мне возвратиться домой,
Стать отцом твоей тете и маме.
Ну, а кто-то, уже навсегда молодой,
Стал гранитной плитой с именами.
Я уж старый, как пень, голова в седине,
Но порой не стихающей болью
Под бинтом отзывается памятка мне,
Что лечу только солнцем и солью,
Ведь с тех пор не люблю я врачей-докторов.
И ноябрьскую стылую воду…
Что, устала, поди? А давай мы блинов
У бабули потребуем с медом.
Слышишь, мамочка, хватит стоять у печи,
Подавай-ка нам чаю с блинами!…
А она, кареглазая, только молчит
И смеется одними глазами.
Светлана Сабадах, инженер управления комбината
Март, 2015